Вышел он на поле, видит – сидят там тысячи тысяч птиц и всю пшеницу поклевали, и был между ними тот самый воробей.

Крикнул возница:

– Ах, бедный я человек!

– Нет, ты ещё недостаточно бедный, – ответил воробей. – Ты, возница, ещё за это жизнью своей расплатишься, – и улетел.

Вот потерял возница всё своё добро, входит он в комнату, садится за печкой, и был он злой и свирепый. А воробей уселся у окошка да как закричит:

– Возница, ты ещё жизнью своей поплатишься!

Тут схватил возница мотыгу и кинул её в воробья; но выбил он только оконницу, а в птицу не попал. Влетел воробей в комнату, уселся на печь да как закричит:

– Возница, ты ещё жизнью своей поплатишься!

Тут возница в бешенстве и в ярости всю печь развалил, а воробей всё с места на место перелетает. Вот перебил возница всю свою посуду, и зеркальце, и скамьи, и стол, наконец развалил даже стены своего дома, а всё в воробья попасть никак не может. Наконец он всё-таки его поймал.

А жена и спрашивает:

– Не убить ли мне воробья?

– Нет, – крикнул он, – это было бы слишком милостиво; он должен погибнуть лютою смертью, я его живьём проглочу.

Берёт он воробья и проглатывает его. А воробей начинает у него в животе трепыхаться, вылетает опять наружу и влетает к нему в рот, высовывает оттуда голову и кричит:

– Возница, ты ещё жизнью своей за это поплатишься!

Тогда возница даёт жене мотыгу и говорит:

– Жена, убей-ка эту птицу у меня во рту.

Размахивает жена мотыгой, а попасть в воробья не может, и вот угодила она прямо в голову мужу, и тот падает мёртвый наземь.

А воробей выпорхнул и улетел.

59. Фридер и Катерлизхен

Жил-был человек, звали его Фридер, и была девушка, звали её Катерлизхен; вот поженились они и стали жить вместе, как молодые муж и жена. Однажды говорит Фридер:

– Я поеду на поле, а ты, Катерлизхен, приготовь к моему возвращению чего-нибудь поесть, чтоб голод заморить, да свежего пива глоток, чтоб жажду утолить.

– Ступай, Фридерхен, – отвечала Катерлизхен, – ступай, я всё тебе приготовлю.

Подошло время обедать, и достала она из трубы копчёную колбасу, взяла сковородку, положила на неё масла и поставила её на огонь. Начала колбаса поджариваться и шипеть, а Катерлизхен стоит, держит сковородку за ручку и думает: «Пока колбаса изжарится, надо бы сходить в погреб да пива нацедить». Поставила она сковородку на огонь, взяла кружку, спустилась в погреб и стала наливать пиво. Бежит пиво в кружку; смотрит Катерлизхен, и вдруг ей приходит в голову: «Эх, а собака-то ведь не привязана; чего доброго, она колбасу со сковородки стащит. Хорошо, что я ещё вовремя вспомнила», – и вмиг выбежала она из погреба.

Но дворняжка тем временем схватила уже колбасу и тащит её по двору. А Катерлизхен, не будь ленива, погналась за собакой; гонит она её по полю. А собака-то была куда попроворней, чем Катерлизхен: колбасы изо рта не выпускала и стала удирать со всех ног. «Ну, что пропало, то пропало!» – сказала Катерлизхен, вернулась назад, а так как бежать она утомилась, то стала идти медленней, чтобы отдышаться.

А в это время пиво всё бежало и бежало из бочки, – кран-то ведь Катерлизхен завернуть позабыла; и когда кружка наполнилась до самого края, начало пиво литься на пол и лилось оно до тех пор, пока вся бочка не вылилась. Уже на лестнице Катерлизхен увидала, что за беда приключилась.

«Вот так-так! – воскликнула она. – Что же мне теперь делать; чтобы Фридер не заметил?» Она подумала и, наконец, вспомнила, что стоит у ней на чердаке мешок хорошей пшеничной муки, купленный ещё в прошлом году на ярмарке, и она решила снести его в погреб и посыпать мукой там, где разлилось пиво.

«Да, – сказала она, – кто вовремя что сберегает, тому оно в беде помогает», – полезла она на чердак, притащила мешок с мукой и бросила его как раз на кружку с пивом; опрокинулась кружка, и разлилось пиво на пол. «Правильно говорится, – сказала Катерлизхен, – что беда беду погоняет», – и стала она рассыпать муку по всему погребу. Сделав это, она осталась своей работой очень довольна и сказала: «Как стало здесь, однако, чисто и хорошо».

В полдень воротился Фридер домой.

– Ну, жена, что ж ты мне на обед приготовила?

– Ах, Фридерхен, – ответила она, – хотела я тебе колбасы изжарить, да стала пиво к обеду наливать, а собака колбасу со сковородки стащила; пока я за собакой гналась, всё пиво из бочки выбежало; хотела я пиво мукой присыпать, да кружку с пивом опрокинула; но ты будь спокоен – в погребе уже сухо.

И сказал Фридер:

– Ах, Катерлизхен, Катерлизхен, не надо было так делать! Можно ли было оставлять колбасу, чтоб собака её стащила, а пиво из бочки выбежало, да ещё засыпать его самой лучшей мукой.

– Да ведь я же, Фридерхен, не знала, ты бы мне раньше об этом сказал.

Муж подумал: «Если и дальше будут с моей женой такие случаи приключаться, то придётся мне самому кое-что придумать».

Он скопил круглую сумму талеров, обменял их на золото и говорит Катерлизхен:

– Видишь, эти вот жёлтые кружочки спрячу я в кубышку и закопаю в хлеву под коровьими яслями. Но ты смотри, кубышки этой не трогай, а не то плохо тебе будет.

– Нет, Фридерхен, я трогать её не стану, – ответила Катерлизхен.

Вот раз мужа не было дома, а в это время явились в деревню купцы продавать глиняные горшки и миски, и они спросили молодую женщину, не купит ли она у них чего из их товара.

– Да вот, милые люди, – говорит им Катерлизхен, – денег-то у меня нету, купить мне не на что; если вам нужны жёлтые кружочки, то я, пожалуй, тогда и купила бы что-нибудь.

– Жёлтые кружочки пожалуй что и пригодятся, а покажи-ка их нам.

– А вы ступайте в хлев да поройтесь, они закопаны под коровьими яслями, вот там и найдёте жёлтые кружочки, а мне с вами вместе идти туда никак нельзя.

Вошли плуты-продавцы в хлев, стали там копаться и нашли чистое золото. Схватили они его и убежали, а свои горшки да миски в доме оставили. Катерлизхен подумала, что новая-то посуда ей пригодится; а было её в кухне у неё достаточно, и вот повыбивала она у всех горшков донышки и нацепила горшки на заборные столбы вокруг дома вместо украшения.

Воротился Фридер домой, увидал такую обнову и говорит:

– Катерлизхен, что это ты наделала?

– Да я купила их, Фридерхен, за те жёлтые кружочки, что спрятаны были под коровьими яслями; сама я туда не ходила, торговцы их сами выкопали.

– Ах, жена, жена, – говорит Фридер, – что же ты наделала! Да ведь это ж были не жёлтые кружочки, было то чистое золото – всё наше богатство; разве можно было так делать?

– Фридерхен, да ведь я, – говорит жена, – об этом не знала. Надо было мне раньше о том сказать.

Постояла Катерлизхен, подумала и говорит:

– Послушай, Фридерхен, ведь золото можно назад вернуть, давай побежим за ворами.

– Что ж, – говорит Фридер, – давай попробуем; только захвати с собой хлеба и сыру, чтоб было чем в дороге закусить.

– Ладно, Фридерхен, я возьму.

Отправились они в погоню, и так как Фридер ходил быстрей, то и шёл он впереди Катерлизхен.

«А мне ещё лучше, – подумала она, – когда надо будет домой возвращаться, я окажусь впереди». Вот подошла она к горе, где по обеим сторонам дороги были глубокие рытвины. «Гляди-ка, – молвила Катерлизхен, – как они землю-то всю поизрезали, поизрыли, измяли. За весь свой век она никогда не заживёт». А было сердце у неё жалостливое, взяла она масло и намазала им колеи справа и слева, чтоб колёса не так их давили; нагнулась она, их жалеючи, а сыр у ней из сумки и выпал и покатился с горы.

Говорит Катерлизхен: «Ну, раз уж взобралась я на гору, то вниз за тобой спускаться не стану, пусть уж другой за ним побежит и приведёт его назад». Взяла она другой сыр и скатила его вниз. Но сыры назад не вернулись. Тогда сбросила она и третий сыр и подумала: «Может быть, они ждут третьего, – одни не хотят возвращаться?» А три сыра всё не возвращаются и не возвращаются; вот она и говорит: «Не знаю, что тут и подумать. Пожалуй, третий не нашёл дороги да заблудился; надо будет послать за ним четвёртый, чтоб позвал он их назад». Но и с четвёртым сыром случилось то же, что и с третьим.